Герои главных фотографий белорусского протеста – о жизни до и после

Ксения Чурманова, Яна Соболева
10.08.2021
Русская служба Би-Би-Си

Разрешите исполнение Javascript в настройках браузера.

Год назад в Беларуси прошли президентские выборы. Победил на них, по официальным данным, Александр Лукашенко - он набрал больше 80 процентов голосов. Многие белорусы, которые поддерживали на этих выборах лидера оппозиции Светлану Тихановскую, еще не зная результатов, но предполагая, что они будут сфальсифированы, вышли на улицы своих городов.

В первую же ночь протестов силовики применили водометы, светошумовые гранаты и резиновые пули. Жестокость власти и силовое давление, начавшиеся в ту ночь в Беларуси, потрясли весь мир. Протесты в разной форме продолжались до поздней осени, людей госпитализировали с черепно-мозговыми травмами и многочисленными гематомами. Вся страна узнала про изолятор на Окрестина, откуда пачками выходили задержанные - избитые, униженные и деморализованные. Репрессии продолжаются до сих пор.

Русская служба Би-би-си поговорила с людьми, ставшими героями самых резонансных фотографий, сделанных за год - о насилии, разочаровании и надеждах на победу.

Владислав Соколовский

Фото: Надя Бужан

В начале августа 2020 года в Беларуси проходили агитационные митинги кандидатов в президенты. Светлана Тихановская и ее соратницы Мария Колесникова и Вероника Цепкало готовились провести свою акцию в одном из минских парков. Но власти в последний момент им отказали. Тогда представители оппозиции сообщили, что они приедут в Киевский сквер. Там в это время проходило районное мероприятие - власти пытались занять все возможные площадки. Поддержать их приехали тысячи человек. За музыку на провластном концерте отвечали диджеи Владислав Соколовский и Кирилл Галанов. Решив поддержать собравшихся людей, они пошли не по сценарию руководства и включили песню “Перемен” группы “Кино”. Длилась она недолго. Диджеев задержали в тот же день. Владислав провел десять суток в изоляторе на Окрестина, где увидел всех тех покалеченных и напуганных людей, которых свозили туда с митингов. Выйдя на свободу, он вскоре уехал в Литву, опасаясь преследования белорусскими властями.

6 августа, Киевский сквер

Я пытался заниматься музыкой и работал звукорежиссером в государственном учреждении. Называется Дворец детей и молодежи - такой, еще с советских времен. Там как будто в 70-е погружаешься. Примерно такой же подход к работе, такие же отношения с руководством. От этой организации я тогда в Киевском сквере и был.

До этого оппозиция зарегистрировала площадки для проведения своих митингов. А потом, я так понимаю, Лукашенко испугался, и была дана команда занять эти места - чем угодно. За несколько дней мне руководитель сообщает, что возле кинотеатра "Киев" у нас выездное мероприятие - приехать, поставить звук, без подробностей. Не то чтобы концерт - обычное глупое, бесполезное, никому не нужное мероприятие.

Там я сразу понимаю, что что-то идет не так, потому что почти сразу появилась [представительница оппозиции] Ольга Ковалькова. Я в этот момент понимаю, что меня просто подставляют. Моими руками пытались помешать мероприятию. Наша директор пыталась меня уговаривать - заболтать, успокоить. Но я понимал, что так этот вопрос не решится, и мне надо как-то из этого выкручиваться и показать свою позицию.

Я помню тогда Кириллу говорил, что уже песню скачал, есть такая идея. - Ты не против? - Нет, не против. - Если не хочешь, я сам это сделаю. - Нет-нет, конечно. И тогда мы договорились, что он убирает тех, кто был на сцене, чтобы никаких левых людей к этому не подтягивать. Я в это время включаю песню. Такой вот акт неповиновения.

Я думал, что сразу полетят на меня с дубинками - наше обычное белорусское поведение. Там на видео я такой сгруппированный немного - жду, что сейчас полетят удары. Я даже не думал, что успею что-то сказать журналистам. Провода вырывал глава Центрального района Минска. Помню, просто звук отвалился, и все.

И мне говорят: "Вы свободны, можете идти". Я понимаю, что далеко не уйдем.

А люди скандируют: "Свободу!" Ну, и мы тогда пошли, и сразу с камерой за нами омоновец. Когда навстречу шли люди, говорили: “Не сворачивайте только во дворы, вас уже там караулят”. Как будто террористов каких-то ловили. И буквально через полчаса, когда мы шли к метро, нас задержали.

6 августа, ИВС на Окрестина

Нас практически сразу разделили. Меня - сразу в карцер. Я провел там пять суток. Бетонное помещение - наверное, метра три. В первые сутки на полу была хлорка. У меня там ботинки развалились. Невозможно было дышать и глаза открыть. Спустя несколько дней придышался, не так это все невыносимо было. Я потом читал, что эта штука с хлоркой, разлитой на полу, это специально для тех, кто по политическим убеждениям попал, - им такие специальные условия.

[В день выборов] меня вывели в коридор из карцера, дали бюллетень, голосуй, за кого хочешь. Голосовал за Тихановскую - единственный кандидат, который был с фамилией "против Лукашенко".

А 11 августа мне говорят: “Выходи из камеры”. Дают пакет для мусора - для одежды: “Складывай сюда”. Я снимаю одежду, складываю. “И обувь тоже снимай”. Еще один пакет дают, я свои развалившиеся ботинки туда. Кинули меня в камеру, она было шестиместная или восьмиместная, а там было около сорока человек. Туда просто не прощемиться. Я у двери встал.

Там люди тоже были без одежды, только в трусах. Избитые, в запекшейся крови и в шоке все. И я только у них успел спросить, что происходит. Они говорят, что в городе жесть.

Я вообще тогда ничего не знал, что в городе. Через некоторое время мне говорят: “Выходи опять в коридор”. И заводят в соседнюю камеру. Там я насчитал где-то 32 или 34 человека. Там были в одежде все, но несколько человек просто все это время не вставали с кроватей - их сильно избили. И сразу мне в глаза бросилось: все какие-то дезориентированные.

Когда я увидел этих побитых людей, я примерно понял, что происходит. Били не только во дворе. Те крики, которые есть в интернете, это просто ерунда какая-то по сравнению с тем, что было слышно внутри. Возле двери нашей камеры тоже избивали людей, и мы услышали, что кого-то вывели из камеры, в коридоре поставили и сказали: “Готовьтесь, мы сейчас будем делать из вас инвалидов первой группы. Вы никогда не будете ходить больше”. И начинаются удары. И такой ор, просто без паузы.

Был шок от того, что я близко к этому прикоснулся. Но на самом деле мне очень повезло: ко мне было легкое отношение из-за этого резонанса - чтобы, если придется выпустить, мне нечего особо было рассказать.

16 августа, Минск - Вильнюс

16 августа меня выпустили, как и должны были. У адвоката была инициатива собрать все [свидетельства отсидевших на Окрестина] и документировать по максимуму. Я пытался кого-то найти из сокамерников, они сразу пропадали и переставали отвечать. Их запугали - что если еще раз попадетесь, засветитесь, просто сутками не отделаетесь или каким-то избиением.

17 августа мне позвонили из посольства Литвы, и сказали, что, мол, если хотите, мы вам предлагаем на время уехать или если нужно лечение - мы вам поможем. 22 августа мне позвонили из МВД: “Давайте на беседу”. И я понимаю, что, наверное, стоило согласиться на время уехать. Я говорю: “А можно как-то не сегодня, давайте завтра”. Долго мне звонили, уламывали, я понимал, что с утра, скорее всего, приедут за мной. Я быстренько как-то пытаюсь собраться, вещи побросать. Но через час-полтора мне звонят в домофон и говорят: “Владислав, давайте все-таки сегодня”. Меня забрали в МВД - [допрашивали] по поводу публикаций [с интервью] - “кто вам заплатил?”

Меня вывели из МВД. Я понимал, что за мной еще раз придут.

Я позвонил в [литовское] посольство, и говорю: “Если еще актуально предложение, то я согласен”. Мне очень быстро сделали визу. Ну, и ночью я уже был здесь [в Вильнюсе].

Мы уехали вместе с девушкой. Кирилл уехал через несколько дней.

Изначально волонтерская организация белорусов помогла с квартирой на время карантина. Потом переехали на другую квартиру, а потом уже надолго сняли. Также мне с работой здесь помогли - нужен был человек для аранжировки мюзикла. Там небольшие деньги на самом деле, но на полгода растянулась работа - можно квартиру снимать и, более или менее, жить.

Мне не понравилось, когда вокруг этих придуманных "диджеев перемен" начал складываться культ.

Я просто такой же человек, как любой другой, кто на улицы вышел. Пока я был в тюрьме, включилось все это мифотворчество и начались рисования муралов. У людей создалось неправильное представление - будто я чего-то больше знаю или больше могу, чем любой другой. Есть несколько человек, которые что-то делают. Одного убрали, который пел, и все стоят: “Ой, а что нам теперь делать? Кому будем говорить, какой молодец? Надо кого-то другого найти”. Вот это меня смущает.

Здесь часть белорусов считают, что мы победили. Просто еще чуть-чуть подождать и Лукашенко уйдет. На мой взгляд - нежелание принять очевидный факт. Если бы мы действовали немного смелее, и каждый в силу своих возможностей предпринимал конкретные действия, без оглядки на кого-то, то дожали бы. Оставалось немного. Очень разочаровывает, что упущен такой шанс. Я точно уверен, что не получится [вернуться в ближайшее время]. К сожалению. Честно? Я не скучаю [по Беларуси]. По чему там сейчас скучать?

Фото: Влад Соколовский

Назад к оглавлению

Мария Зайцева

Фото: EPA

Вечером 9 августа в протестующих полетели светошумовые гранаты. 19-летняя Мария Зайцева была одной из первых пострадавших - ее контузило, когда она стояла с друзьями в сцепке. Марии потребовалась операция. Проведя полтора месяца в минской больнице, девушка уехала на лечение в Чехию.

За несколько месяцев до выборов, Гомель

Я не очень интересовалась политикой. К годам 15-16 начала смотреть "Нехту", узнала, кто такой [Сергей] Тихановский. [В мае 2020 года] я ездила на его митинг в Гомеле. Но его тогда задержали в Гродно, и в Гомеле собирали подписи. Я отдала подпись. И с того момента начала интересоваться политикой, читать об истории протестов в Беларуси.

Как я родилась, Лукашенко сидит на одном месте. В стране ничего не меняется, кроме того, что мы стагнируем. Вся идея протеста в том, чтобы наконец-то что-то поменять.

Моя бабушка голосовала за Лукашенко, аргументируя это тем, что если не Лукашенко, то можно выбрать кого-то еще хуже. Я ее понимала. В принципе, да, это может произойти. Я до сих пор не вижу подходящего кандидата среди существующих. Но у меня нет варианта - либо Лукашенко, либо кто-то другой. И здесь я выбираю кого-то другого. Возможно, сначала мы выберем неправильно, возможно, сначала будет еще хуже, но здорово, если у нас хотя бы появится возможность выбирать.

9 августа, Гомель - Минск

Мы с другом сходили проголосовали за Тихановскую. После этого сели на маршрутку и поехали в Минск. Мы предполагали, что в Минске могут произойти какие-то протесты, и мы хотели поучаствовать. До этого мы участвовали в протестах в Гомеле, они были, понятно, не очень людные - город поменьше.

Было очевидно, что победит Лукашенко, что он подделает результаты и в этот раз. Но надежда теплилась, и мы думали: либо едем протестовать, либо едем пить шампанское в честь победы. Мы шутили, что в Минске закончится шампанское, надо успеть зайти [купить].

Мы вышли из маршрутки, добрались на автобусе до какого-то метро. Шли в направлении стелы. На перекрестке нас остановил кордон милиции. Мы шли с огромной толпой. Кто-то смог подключиться к интернету и крикнул, что Лукашенко набрал за 80 процентов. Люди перед милицией начали становиться в сцепку. Мы с другом и его братом тоже встали в сцепку.

За нами была толпа, которая зажгла фонарики. Красиво было очень. Кто-то из толпы выходил с рупором на переговоры [с милицией], но успехом затея не увенчалась. Кто-то крикнул, что в Пинске опустили щиты, и мы скандировали: "В Пинске опустили щиты, опустите щиты". Но они не послушали, ничего не произошло. Потом приехали водометы, облили нас водой. Мы опустили головы, чтобы не попала вода в глаза - непонятно же, что там.

После этого уже начались взрывы. Они начали бросать гранаты людям в сцепке. А так как мы стояли в одном из последних рядов, эти гранаты проходили под ногами спереди и взрывались уже под нами и за нашими спинами.

Люди, которые стояли за нами, убегали, а сцепка продолжала стоять. Кто-то кричал: "Стоять на месте". Мы пытались устоять, держались друг за друга.

Меня контузило - ранило в голову, поэтому я не помню ни черта, что было дальше. Только по рассказам моего друга. Он пытался вытащить меня из толпы, потому что люди побежали от гранат. Меня тогда оглушило и ослепило, он пытался поставить меня на ноги.

У меня при себе было много вещей, был рюкзак, потому что я ехала в Минск на несколько дней. Этот рюкзак был разорван пополам от взрыва. Но благодаря этому, меня не ранило в спину. Только в голову и ногу. Спина была целая, но рюкзак - в мясо.

У моего друга был выбор: либо брать рюкзак со всеми вещами - телефон, деньги, документы, либо забирать меня. И он забирает меня. Он меня кое-как оттаскивает с проезжей части на траву. Мой друг был растерян, он сам ранен.

Он меня переворачивает - у меня висок пробит. Он думал, что я уже умерла.

В итоге к нам подбегает какой-то мужчина из толпы, забрасывает меня на плечо и бежит к скорой. Он не растерялся, решил мне помочь. Мой друг забрал мои вещи. Его самого потом госпитализировали.

9 августа, минская больница

Когда в больнице я пришла в сознание - оно было замутненным, я толком не понимала, что происходило, какое число, какое время. По ощущениям было число 15-е, хотя на самом деле 10-е - я думала, что проспала долго.

Когда мне принесли телефон, я смогла позвонить матери. Она спросила: "Зачем ты это сделала? Что ты там делала, почему ты там стояла?".

То есть это моя вина, что это все произошло, можно было туда просто не идти, сидеть спокойно и голосовать за Лукашенко. Моя семья меня не поддержала. Раньше у нас не было теплых отношений, а сейчас я с ними практически не общаюсь.

Потом ко мне приходил следователь - здоровый лысый дядька. Несмотря на то, что у меня была черепно-мозговая [травма], он пытался брать у меня показания, спрашивал, что произошло. При этом он не интересовался моим состоянием. Я ни черта не слышала - у меня разорвана перепонка. Я ни черта не вижу, потому что у меня зрение минус 4,5 и в одном из глаз осколок. Плевать, ничего страшного, я все равно могу дать показания. Он даже заставил меня подписать эту бумагу после того, как я все рассказала. Хотя у меня был парез двух пальцев - они онемели.

Я говорю: - Но у меня пальцы не двигаются. - Ничего страшного, вот вам ручка, подписывайте.

Они вошли беспрепятственно, после него пришла еще одна женщина-следовательница. Они не то чтобы давили на меня, но я чувствовала, что лучше не отказываться - хорошо, подпишу тремя пальцами. Я рассказала, что милиция бросала в нас гранаты. Они, конечно, пытались немного поменять мое представление о ситуации: может быть, гранаты прилетели сзади, может, это были ваши же? Анархисты, кто угодно, но только не бравая милиция. Я ответила, как есть. Больше я их не видела.

Первые дни я пролежала в реанимации, ничего не ела, потому что меня сразу начинало тошнить. Тошнило меня из-за открытой черепно-мозговой и травмы внутреннего уха. Я училась заново ходить, пару раз падала в обморок. У меня осколочные ранения в голове и локте и три огнестрельные раны в правой ноге. В реанимации женщина, которая обрабатывала эти раны, сказала, что это огнестрел.

- Это были пули? - я спрашиваю. - Да, достали из тебя три резиновые пули.

Я не предполагала, что будет такой уровень насилия. В Гомеле было как-то более мирно - да, людей хватали, слышала, что даже избивали. Когда мы ехали в Минск, мы предполагали, что, может быть, нас задержат и пару раз мы получим дубинкой. Но то, что мы словим пару гранат, конечно, мы не ожидали.

Я поехала, потому что мне терять было нечего. В итоге я потеряла слух. Оказывается, было что терять.

Октябрь, Прага

К октябрю меня выписали и я поехала в Чехию. Мне надо было сделать операцию на слух. Друг прислал имейл организации Medevac. Это чешская инициатива. Они и раньше занимались вывозом пострадавших из разных мест - из Украины в том числе. В 2020 году они решили помочь белорусам. Они вывезли где-то 40-50 человек - много людей, семьями.

Я решила, что это выгоднее [чем делать операцию в Минске]. Европейская медицина явно повыше уровнем. К тому же [я думала], что в Европе мне не будет угрожать никакая опасность, я могла переждать тот период, когда из больниц забирали пострадавших [на митингах].

Когда я лежала в больнице, я знала, что еще происходили нормальные митинги. Мой друг тогда сбежал из клиники и участвовал в протестах с раненой ногой. Я слышала все рассказы. Было очень здорово знать, что за стенами больницы кто-то еще сражается. После того, как я уехала, новости были неутешающие. Особенно мы ждали большого митинга в День воли после долгой зимы. Но ничего не произошло. Зато у нас потом произошла депрессия.

Во время Medevac самым молодым пострадавшим предложили начать учебу в Чехии вместо получения убежища. Единственный вуз, который согласился нас принять - это технический вуз в Праге, но он не всем подходил. Я училась в ветеринарной академии и учебу в техническом вузе я не потяну. И я захотела получить убежище, сейчас мы дожидаемся решения. Победа [оппозиции в Беларуси] нескоро, а если в какой-то момент мне визу не продлят, придется вернуться. Меня возможно, арестуют. А я не хочу. Возможно, про меня все и забыли [в Беларуси], но проверять не очень хочется.

Все раны зажили, разве что я до сих пор глухая на правое ухо. В Чехии мне восстановили барабанную перепонку, но я все еще не слышу и жду слуховой аппарат.

У меня есть шрамы на локте - они очень большие и болезненные. Я бы хотела их удалить и набить что-нибудь патриотичное. Возможно, что-то о протестах или с национальной символикой.

Протесты - уже часть моей биографии, они изменили мою жизнь, перевернули ее полностью. В Чехии инвалидность мне не дадут, потому что очень громкие и низкие звуки я слышу правым ухом. Но я все-таки считаю себя инвалидом, потому что у меня ограниченные возможности. Это серьезно снижает качество жизни. К этому надо привыкать, то, что нужно было переварить, осознать. Это было сложно.

Фото: Максим Стано

Назад к оглавлению

Евгений Заичкин

Фото: Наталья Федосенко/ТАСС

В ночь с 9 на 10 августа в социальных сетях появилась фотография: на земле лежит мужчина, рядом, раскинув руки, стоит спецназовец Тимур Гришко в балаклаве. Позже появилось видео. Люди за кадром в это время кричат: "Отпусти". Силовик отвечает: “Да я его отпустил”. Мужчина не двигается. Все тогда решили, что он мертв. В оппозиционных телеграм-каналах его называли “первой жертвой режима”. На следующий день оказалось, что мужчина жив. Его имя - Евгений Заичкин. Спустя несколько дней после избиения он решил уехать из Беларуси, попросив политического убежища в Литве - прямо на пограничном пункте.

9 августа, "Немига"

10 августа утром я должен был уезжать в Литву, отсидеть карантин и улетать 23 августа на Мальту - жить и работать. Я занимался строительством, внутренней отделкой. Последние шесть лет работал в России, Германии, Литве, Польше.

Меня политика особо не касалась. У меня не было такого бизнеса, который Лукашенко смог бы у меня отобрать. Я родился и вырос в деревне, до 18 лет прожил там. То, что происходило в деревнях - у людей зарплаты сто рублей, 30 долларов, - с этим ничего [не делалось]. Были только только какие-то показательные приезды. Позже я понял, что миллиарды тратятся на силовые структуры - по сути никому не нужные. У людей отнимали бизнес. Никто ничего не мог сделать, потому что в стране нет закона.

Я был уверен, что прекратится это [если сменится власть]. Может, сразу лучше и не будет, но страна будет развиваться. Я голосовал за Тихановскую. Из всех кандидатов она была единственной не в системе. Он [Лукашенко] пришел в 1994 году. И по сути в Минске 94-й год и остался. Строятся какие-то дома, резиденции, но это просто визуальная красота, а ничего не поменялось.

Я принимал участие в громких митингах, ходил в 2010 году. Тогда тоже ожидали, что победим. Но все быстро закончилось, не так, как сейчас.

[9 августа] мы проголосовали, было уже поздно, и решили пойти в центр, чтобы услышать результаты со всеми вместе. Судя по всем телеграм-каналам, новостям, на всех избирательных участках стояли люди с белыми повязками (белые ленточки, браслеты были символом оппозиции - Би-би-си). Наблюдатели начали выставлять свои списки - однозначно было понятно, что выиграет Тихановская.

Объявили, что метро закрывают. Мы шли пешком час. Весь город был перекрыт. Мы не дошли до основной массы людей метров 500 - просто уперлись в стену из силовиков. Они стояли в три ряда. Мы решили, что просто будем идти за ними. Потом раздался приказ - "вперед" или "выступаем". Они выставили щиты и стали шагать вперед. Где-то через минуту я увидел боковым зрением, как останавливается белый микроавтобус. Оттуда выбегают омоновцы. Я разговаривал по телефону, когда заметил это, и сказал другу: "Все".

Я встал на колени, поднял руки. Но они так и бежали, никак не отреагировали. И просто что было силы начали избивать нас.

Первый удар пришелся в голову, у меня лопнула губа в двух местах. Я чувствовал, что бьют по спине и голове. Очнулся я уже в автозаке. Не знаю, сколько прошло времени.

Как я потом узнал, люди, которые сидели в автозаке начали говорить этим конвоирам, чтобы меня передали в скорую. Или я просто не доеду. Они позвали старшего и решили меня отдать. Фотография была сделана на момент передачи меня в скорую. Они меня достали из автозака, скорая подъехать не могла - было столько людей, начали взрываться светошумовые гранаты. Они меня положили на траву и ждали медиков, которые придут с носилками.

Секунд на 40 я пришел в себя, когда мне вкалывали капельницу. Возможно, давали нюхать нашатырь. Было подозрение на перелом шейных позвонков, меня не трогали, спрашивали, как зовут. Я помню, что ответить не мог. Я не мог никого разглядеть. Видел силуэты военных - возможно, которые доставали из автозака.

Ночь на 10 августа, минская больница

В следующий раз я уже очнулся в больнице в три часа [ночи] - мне зашивали губу, проверяли мозг. У меня была черепно-мозговая травма, повреждение шейных позвонков. Меня выкатили из операционной и вкололи успокоительное.

Полностью я пришел в себя в шесть часов. У койки уже стояли два милиционера. Один из них сунул какую-то бумагу, просил подписать, чтобы [засвидетельствовать] побои. А второй узнавал, как я попал туда [на митинг]. Я сказал, что говорить не могу. И они пошли к другой койке - тоже привезли человека с митинга, у него была забинтована голова. Когда они ушли, я знал, что они вернутся. Я поднялся, попробовал пройтись, доктор сказал, что все органы целы. Я указал адрес квартиры, где не жил. Потом уже, когда я пересек границу, они пришли по тому адресу. Возле больницы стояло такси, я попросил таксиста отвезти меня к друзьям.

Пока ехали, я спросил, чем закончилась ночь. Я узнал [что победил Лукашенко]. Я был в ужасе от цифры, которую таксист мне назвал - с которой победил Лукашенко. Я был очень зол от того, что этот человек знает, что проиграл, но все равно удерживает власть.

Когда я приехал к друзьям, интернета не было. Когда проснулся, зашел в интернет, увидел фотографии. Мой телефон разбили, когда задерживали, поэтому никто не знал, что со мной, где я. Все мои друзья, знакомые видели фотографии и думали, что я умер. Я перезвонил самым близким - брату и сестре, и сказал, что все хорошо.

13 августа, когда все зажило и я понимал, что смогу быстро передвигаться, я снова пошел на митинг. Я понимал, что если меня задержат, то уже долго не выпустят. Я участвовал, но готов был убегать, чтобы не поймали. В некоторые дни приходилось убегать.

Продолжал ходить, пока мне не позвонил друг 19 числа. Он сказал, что людей, которые где-то засветились, начинают забирать прямо из домов.

19 августа, Минск - Вильнюс

Другой знакомый сказал, что меня нет в списках у пограничников, я купил билет, сел в автобус и уехал в Литву.

Меня долго проверяли на границе. Я знал, что в случае чего, придется перебегать границу, бежать до литовцев. Но мне отдали паспорт.

[На границе оказалось], что мою визу аннулировал [литовский] работодатель, а меня не предупредил. Назад я возвращаться не мог, пришлось просить политическое убежище. Меня спросили:

- Что вы хотите? - Защиты. - Скажите полной фразой, что нужно. - Я хочу попросить политическое убежище.

Я сказал, что если я вернусь назад, меня посадят в тюрьму. Я написал заявление, описал ситуацию, через полчаса за мной приехали и отвезли в [миграционный] центр. Потом я нашел квартиру и меня отпустили из центра. Потом мне дали гуманитарную визу и я улетел на Мальту.

Было тяжело, потому что было видно, что творится в Минске, а ты ничем помочь не можешь - это больше всего угнетало. Когда улетел на Мальту, отписался от всех каналов, новости перестал смотреть, стало легче. Вернулся в Вильнюс, когда повредил плечо. 4 мая я подался второй раз на беженство.

Я разговаривал с психологом. Переживаешь, но понимаешь, что ничего не сделаешь. И смиряешься с этим.

Я общался с бывшей женой Гришко. Я написал ей после интервью, в котором он говорил, что меня спас. Я написал ей, чтобы она поблагодарила мужа за то, что он меня спас. Это, конечно, был сарказм. Она написала, что ей приходит миллион сообщений с пожеланием смерти, что ей тяжело и она разводится. Не знаю, это был публичный развод, чтобы не было давления, или они действительно развелись.

[Гришко] говорил, что я был пьяный, под наркотиками и бросался на автозак. Он наговорил какой-то ерунды. Я написал, что он все врет.

В эпикризе, который был на руках у Евгения, не были указаны промилле. Однако, согласно итоговому медицинскому заключению, который позже опубликовал портал Tut.by, у Евгения все-таки якобы был алкоголь в крови. Медики объяснили различие в двух документах тем, что на момент составления эпикриза анализы еще не были готовы. – Би-би-си.

Я стараюсь не вспоминать [что произошло в августе 2020 года]. За этот год я не смотрел и не читал ни одно свое интервью, фотографии и видео я тоже не смотрю. Это не лучшие моменты.

Фото: Евгений Заичкин

Назад к оглавлению

Татьяна Рудь и Екатерина Климко

Татьяна Рудь (крайняя слева) и Екатерина Климко (вторая слева) на акции на проспекте Победителей. Фото: Ольга Шукайло/Tut.by

10 августа на проспекте Победителей шло противостояние протестующих и ОМОНа. Несколько женщин встали в первый ряд в сцепку - и оказались напротив силовиков. Минчанки Татьяна Рудь и Екатерина Климко стояли рядом, но не были знакомы друг с другом. Они не знакомы до сих пор. Обе девушки с юности участвовали в политической жизни страны. Они эмигрировали вскоре после выборов.

Начало 2000-х, Беларусь

Татьяна: Я всегда была против действующей власти. Мои родители никогда не голосовали за Лукашенко, я тоже никогда не голосовала за Лукашенко. Я ходила на протесты года с 2006. Мне тогда было около 16 лет. Но они, конечно, были не такие масштабные. Они заканчивались в течение нескольких часов, и больше никто не выходил.

У всех моих родных творческие профессии. Я училась в музыкальном училище. Работникам культуры в Беларуси всегда жилось очень плохо. Мой отец был вынужден жить в Москве без нас долгое время и работать там. Потому что здесь работа в сфере культуры совершенно отсутствует, или она за такие смешные деньги, что просто невозможно прожить.

Меня всегда поражало, что никто этого не видит. Сейчас все такие воодушевленные были, начались протесты, все ходили. Но до этого тоже сажали людей, до этого тоже были статьи за то, что ты выходишь и хлопаешь в ладоши, например.

Екатерина: Все началось не с прошлого года для меня. Часть моей жизни однозначно была связана с сопротивлением этому режиму. Я в 16 лет присоединилась к движению ненасильственного сопротивления - такое было в Беларуси, называлось "Зубр". Мы не только ходили на митинги, но и занимались какой-то просветительской работой - газеты, листовки раздавали, акции устраивали, пикеты. Это было еще начало 2000-х годов. Уже тогда все было понятно: исчезали политики и журналисты. Были факты и были люди, которые давали показания, что это связано именно с действующим президентом.

А в 2010 году мы были наблюдателями на президентских выборах. Там тоже была интересная президентская кампания, и было много кандидатов. Закончилось все тем, что много людей вышли на площадь. Это было зимой. Нас с товарищами задержали, и я провела десять суток в изоляторе.

9-10 августа, проспект Победителей, Минск

Екатерина: Многие шли на участки в качестве наблюдателей. Я была одной из тех, кто зарегистрировался, и ходила, пока шло досрочное голосование. Девятого, в день голосования, я тоже туда пришла. Мы считали людей с белыми браслетами, чтобы примерно представлять [сколько человек поддерживает Светлану Тихановскую].

В Беларуси очень ходовой всегда была фраза "я в политику не лезу". А в прошлом году казалось, что все вдруг поняли, что невозможно не лезть, потому что это всех касается. Какая-то другая волна пошла, что все объединяются против общего врага. Раньше каждый сам за себя, и никто не думал ни с кем объединяться и вместе бороться. Всякие партии и объединения любили между собой поругаться.

История с объединением трех штабов тоже давала много надежды. Может быть, это просто женская энергия, которая была полной противоположностью власти. Она поддерживающая, очень мягкая, какая-то подпитывающая, оптимистичная, такая материнская. И люди просто включились на этой волне, потому что все устали от колхозного этого рева, этой истерики. Я видела, всем казалось, что вот-вот-вот, вот сейчас, вот сейчас, уже-уже.

[10 августа] появились официальные результаты. Поскольку не было интернета, я собралась и пошла куда-нибудь - просто пообщаться, посмотреть и поучаствовать, если будет, в чем участвовать. И оказалась в том месте, где было сделано это фото. Станция метро "Немига". Там спонтанно собралось очень много людей, которые, наверно, так же, как и я, вышли в центр города, чтобы хоть что-то узнать. Все ждали чего-то, что должно произойти. Но ни у кого не было никакого плана.

В какой-то момент образовалась большая стихийная толпа людей. Мы увидели, как недалеко от нас проезжают автозаки. Периодически они останавливались, оттуда выбегали омоновцы и задерживали некоторых людей. Мы решили встать в первом ряду, чтобы, возможно, этим омоновцам было стыдно, страшно задерживать женщин. Они ехали как раз на толпу, на нас. Они то останавливались, то опять начинали ехать в нашу сторону.

Я подумала: будь что будет, какой-то момент истины наступил, если сейчас что-то случится, я отпускаю всю ситуацию, не хочу никуда бежать, не хочу бояться, будем стоять вот так.

Татьяна: Мы подумали, что ОМОН не посмеет пройти через нас. И вскоре эти же парни, которые сзади были, сказали, чтобы мы убегали, потому что нас закрыли в кольцо. И мы побежали. Я была на велосипеде, это, наверное, меня и спасло тогда.

Екатерина: Мне повезло, потому что меня не задержали ни в первую, ни во вторую ночь. Я несколько раз была почти в лапах [у силовиков], передо мной останавливались автозаки. У меня была с собой на всякий случай зубная щетка в рюкзаке, сменные носки, потому что я, конечно, предполагала, что такое [задержание] возможно. Тем более, у меня уже был опыт этих десяти суток в 2010 году. Но никто не знал тогда еще, какие пытки, страшные, нечеловеческие, происходили с теми людьми, которые были задержаны в первые дни.

Татьяна: Удивление моих соотечественников по поводу какой-то жестокости [силовиков]… Для меня это не новость. Я видела это в 2010-м году. Тогда там был палаточный городок даже на площади. Одной моей хорошей знакомой просто проломили череп, она лежала в СИЗО три дня, к ней не пускали врачей. И потом ее выгнали из университета, она поехала в Польшу учиться. Есть люди, которые пострадали намного раньше.

Осень, Польша - Португалия

Екатерина: Поскольку у меня тоже всегда была активная гражданская позиция, я ходила на все акции, участвовала в куче каких-то инициатив, я понимала, что тоже не застрахована от всех этих репрессий. И решила, что да, наверное, в этой ситуации мне будет пока проще, если я буду находиться в другом месте. Я уехала сначала в Польшу, сейчас в Португалии.

Татьяна: Я ходила на все мероприятия - и на женские марши, и с заводом ходила листовки раздавала. Это все до ноября продолжалось. Но когда видишь, насколько меньше становится людей на этих мероприятиях, просто перестаешь верить в то, что этого [перемен] кто-то хочет. Мне все время звонили из-за этой фотографии знакомые, и говорили, как здорово, спасибо, что ты ходишь, но мы не можем - у меня работа, у меня ребенок, у меня семья и все такое. Я в таком разочаровании нахожусь. Мне обидно за себя, что я потратила время, я бегала от ОМОНа и получила стресс от этого.

Мне обидно больше за людей, которые пошли дальше и сидят в тюрьмах, вынуждены были бежать, сейчас без работы. Обидно за моего знакомого художника, который посидел в тюрьме и с синими коленками вышел. Вот за них мне обидно, потому что, получается, их жертва была зря.

Я тоже выехала из Беларуси, я сейчас в Польше. Это не связано с преследованиями. Я собиралась поменять свою жизнь кардинально и шла к этому долгие годы. В том числе и потому, что я не видела перспектив из-за сложившейся ситуации. Мне не приходилось собирать чемоданы в одну ночь и окольными путями пересекать границу. Несмотря на эту фотографию и даже несмотря на все мои участия в маршах, почему-то никаких претензий ко мне от работников органов не поступало.

Екатерина: Когда были большие марши, это давало тоже какое-то воодушевление. Казалось, что еще что-то можно сделать, но потом примерно с конца октября уже стало понятно, что силы не равны. Все эти лидеры - Колесникова и сама Тихановская - постоянно говорили, что мы за мирный протест. Это фраза постоянно звучала отовсюду. И люди поверили: ну, давайте попробуем так.

Иногда казалось, что не хватает какого-то огня, что уж такие все мы мирные, цивилизованные и законопослушные. Ну да, мы закон соблюдаем, а с другой стороны вообще его не соблюдают. Представьте, что у вас сосед такой неадекватный и неконтролируемый. Пьет, буянит, стекла бьет. И вы все ходите к нему: "Ну Гриша, ну давай по-доброму". А он в ответ что-нибудь опять разбивает. Это было похоже, что мы вот такие все, стремимся по-доброму, по закону, а та сторона - ей вообще все равно и на закон, и на нас.

Татьяна: [Ситуацию] можно было бы поменять только глобальной забастовкой. И забастовкой не врачей или учителей, а забастовкой людей с заводов, с которых получает деньги государство. Но люди боялись потерять работу. Это оказалось важнее, чем какие-то перемены. Не все так плохо, видимо. А так все эти санкции влияют только на то, что мы все ближе к России и будем в изоляции вместе с ней находиться долгие годы.

То, что самолеты не летают, - это Александру Григорьевичу совершенно по барабану. У него есть свой личный самолет, который спокойно до Сочи долетит и вернется обратно. А обычные люди, которые, например, бегут от репрессий, они уже не могут выехать.

Екатерина: Это, наверно, самый страшный вариант, какой можно было себе представить, и мы сейчас наблюдаем, как он реализуется: полная зачистка всего и всех, полное беззаконие, террор, страх, насилие. И самое страшное, что это ведь большая группа людей, которые задерживают и пытают в изоляторах и потом выносят решения в судах и которые приходят с обысками. Все эти люди, наверно, настолько запуганы и настолько потеряли здравый смысл, что продолжают все это делать и позволяют этому всему происходить. Как может человек так низко упасть?

Все изучали историю [и знают], что в какой-то момент приходил конец всему - даже самым сильным диктаторским режимам, самым страшным системам. Но я не вижу, как это может произойти в ближайшее время.

Татьяна: Я не Тихановская, которая не может вернуться. Я могу вернуться, просто сейчас я не хочу. И я, конечно, не Ленин, но я сделала, мне кажется, много того, что могли бы делать мои ровесницы в таком же финансовом положении, как и я. И я считаю, что сейчас их очередь. Потому что я долго ждала, когда проснутся эти люди, но они не проснулись. И теперь я буду ждать, чтоб эти люди, которые сидели весь этот год дома, вышли и сделали то, что я делала год назад.

Екатерина Климко. Фото: Дима Корнилов

Татьяна Рудь. Фото: Михаль Адамский

Назад к оглавлению

Алексей Курачев

Фото: Tut.by

12 августа студента биофака БГУ Алексея Курачева избили омоновцы в одном из минских дворов. Он попал в реанимацию. Это фото сделали журналисты белорусского портала Tut.by спустя пару дней. У Курачева было несколько тяжелых травм и лихорадка - он пил много воды, пытаясь сбить температуру. Он уехал из Беларуси лесами, узнав, что проходит свидетелем по уголовному делу о перекрытии дорог.

За полгода до выборов, Минск

Я включился в политическую жизнь зимой 2019-2020. Я учился на микробиолога в БГУ и очень много занимался. Тогда была информация про интеграцию с Россией. Я в первый раз пошел на митинг. Митинг прошел восхитительно. Мы пели песни, были знакомства, общий дух. Я тогда в первый раз увидел Нину Багинскую. Мы шли к посольству России, она махала перед омоновцами БЧБ-флагом. Я тогда был настроен на то, что с милицией возможен диалог.

Я ей сказал: - Зачем вы дразните! - Хорошо-хорошо.

И она ушла в другую сторону. Как я потом понял позже из ее интервью, она поддерживает молодежь. И тогда решила пойти мне навстречу, было приятно.

Когда весной начались уже предвыборные движения, Тихановский объявил, что он собирается быть президентом, я был просто счастлив. Классный мужик. Меня восхитила смелость: на моей четверти века я впервые увидел, что человек так просто выложил на YouTube видео и сказал, что будет баллотироваться в президенты. Он до этого ездил по городам и освещал лютую жуть, которая происходит в нашей стране. Уже за смелость я готов был пожать руку и проголосовать за него.

9 августа, Минск

Я знал, что выборы будут сфальсифицированы, но я сходил, как положено, проголосовал. Я видел много людей с белыми резиночками на руке. Это был восхитительнейший день для меня и моих друзей, просто праздник.

[Вечером] мы шли в центр города, встречали знакомых, все было прекрасно, все были готовы, что уедут "на сутки". Я купил печенье, воды и взял зубную щетку. Ни у кого не было оружия или каких-то охраняющих тело вещей.

Я на всех митингах пел Ляписа [Трубецкого] - "Залаты гадзіннік у чорнай вароны" ("Золотые часы у черной вороны", - первая строчка в песне "Belarus freedom" - Би-би-си), "Грай", "Цікавае пытанне: Дзе мая радзіма" ("Интересный вопрос: Где моя родина, где мое отечество" - первая строчка в песне "Зорачкi" - Би-би-си). Это все поднимает дух.

В какой-то момент я увидел, что одна девчонка стоит, а в метре от нее кордон милиции. Я подумал: "А че она не уходит, менты бьют по щитам, страшновато". Я встал перед ними и начал с ними разговаривать: "Вы защищаете, пацаны, чувака, который зажрался, заврался, который хочет остаться у власти, пребывать в своем вымышленном мире и использовать вас, чтобы защитить свою задницу. А народ - это я, эта девчонка".

Я не встретил никаких оголтелых взглядов, часто встречал понимающие взгляды. Чуть позже, когда нас отщемили к "Немиге", мимо пробегал пацан из внутренних войск и крикнул мне "жыве Беларусь".

Мне говорили: - Иди домой. - Пацаны, я вообще-то у себя дома, это мой город. - Так ты к себе домой, иди, где ты живешь. - Так я вот, пацаны, здесь живу. Почему я должен отсюда уходить?

Был нормальный диалог. Не было между нами непробиваемой стены. Такое у меня сложилось впечатление по поводу внутренних войск.

Когда полетели светошумовые гранаты, был лютый шум, я впервые такое слышал. Очень неприятные ощущения для мозга. Я остался и продолжал кричать: "Пацаны, мы друг другу не враги, что вы творите".

Я не готов был стать жертвой. Если меня спросить, готов ли я был умереть - я очень бы не хотел умирать. Но я не мог сделать каких-то действий, для меня это очень-очень важно.

Я ненавижу то, что делают с нашим народом, делают со мной. Я чувствую все, что происходит в обществе, я в нем прожил с самого детства, я чувствую всю его боль и все его страдания. Мне нужно было что-то сделать.

Но именно к смерти я не был готов. Пострадать я точно был готов. При этом я знаю белорусов, которые в этот день просто шли умирать. Один пацан подорвался на светошумовой гранате, ему ногу раскроило, он сейчас до сих пор хромает.

12 августа, минский двор, автозак, реанимация

Я шел во дворе, тут на меня сзади налетает тип. Он, как лисичка, ко мне подкрался, я его не услышал. Он начал в грубой форме произносить фразы, которые обозначают "ну, все, чувак, тебе **". Я почувствовал его мощные руки, он был накачан.

Потом выбегают из-за дома омоновцы - один бьет берцами по лицу, другой по спине дубиной. Им кричат из окон: "Че вы творите?". Они им отвечают: "Они вам скоро коктейли Молотова будут закидывать в окна". При мне ни хрена не было, а они начинают лапшу на уши вешать про коктейли Молотова.

Они мне говорят: "Ты хочешь, чтобы у нас пидоросня всякая была? Хочешь, как на Западе? Зачем ты сюда вышел?".

Подводят меня к автозаку, ставят на колени, отрезают волосы - либо ножом, либо бритвой. Говорят: "Ты пидор. Мордой в пол".

Я лицом лег в пол, лежу рядом со своими волосами, меня лупасят по ногам и ягодицам. На лицо берцами становятся. Один засранец дубинку мне между ягодицами поставил, сказал: "Мы сейчас сделаем из тебя петушка".

Они, конечно, не очень умные люди, я бы даже сказал абсолютные придурки. Докапывались до меня как гопники и параллельно били - больно и сильно. Не было этому никакого конца. Говорить им что-то не было смысла, потому что они были настроены убивать. Это был особенный болевой опыт, потому что не прекращался, они били, несмотря на просьбы. Продолжалось это, наверно, минут 40: вопрос - и потом коллективно бьют. Читали мою переписку, я другу "спокойной ночи" пожелал, они сказали, что я пидор.

Классический вопрос, который они задавали на протяжении всего времени: "Кто твой координатор?".

- У меня нет координатора, - я говорю. - Кто тебе заплатил деньги? - Мне никто не платил денег. - Я тебе не верю.

Меня повели ко второму автозаку. Спецназовец шептал мне на ушко: "Я тебя расстреляю". Они меня так сильно избили, что мне было плевать. Я был шокирован. В этот раз меня уложили и очень сильно зафиксировали. Начинают очень сильно бить.

Какая у них работа! Просто укладывают и просто бьют. Че это такое, я вообще не могу уразуметь.

Тут я просто перестаю кричать, потому что уже не могу кричать. Наблюдаю эту боль. Они продолжают бить по одним и тем же местам. В какой-то момент они проанализировали, что произошла перемена - объект перестал подавать признаки жизни. Они начинают меня спрашивать. Я не отвечаю. Мне не сложно было не реагировать - я был в полуобморочном состоянии.

Приехала скорая, меня осмотрел доктор. Омоновец такой: "Ему заплатили много денег". Врач говорит: "Меня это не интересует". Мне что-то вкололи, я либо потерял сознание, либо просто счастливый заснул.

Когда я проснулся утром в реанимации, со мной связывалось такое количество людей, так много людей хотели мне помочь, поддержать словом, делом, средствами. Такая мощная солидарность была. С такой человечностью такие режимы не уживаются, потому что такой режим держится на лжи и страхе.

[Мне диагностировали] сотрясение мозга первой степени, гематомы, повреждение тканей - у меня все ягодицы и ноги были синие, фиолетовые, еще был перелом пальца. Через пару дней у меня началась лихорадка, мне было очень плохо, я каждый день выпивал по десять литров воды, чтобы сбивать температуру.

Когда я написал заявление на ментов, пришла следователь, вела себя очень цинично - достаточно изуродованная личность, человек в себе человека не очень-то сохранил. Дело так и не завели, конечно же.

Сентябрь, Польша

Я думал, что со мной все окей, но умные люди уговорили меня пойти к психологу. Я не мог улыбаться. Меня эмоционально отключили как будто. Было огромное предложение от разных психологов. Мощнейшая солидарность была. Это оживляющий эликсир. Я нашел одну женщину [психотерапевта] из Украины, она специализируется на пытках, работала с украинцами, которых пытали на Донбассе, чеченцам помогала. Она говорит: "Белорус? Денег мне платить не надо". Она мне очень помогла.

В сентябре я поехал в Польшу в санаторий, где можно было подлечиться. Я познакомился там с офигенными белорусами, я был счастлив, что туда поехал. Когда прилетел домой, меня задержали на границе, полностью обыскали, пролистали все мои учебники, особенно перелистали аналитическую химию, почему-то она их заинтересовала.

И потом мне пришлось уехать. Меня начал искать следователь. Выяснилось, что я прохожу по уголовному делу о перекрытии дорог. Следователь говорил, что я буду свидетелем, но при этом говорил, что есть видео - как я в протесте участвую.

Литовцы завели уголовное дело против тех, кто меня избивал. Они не знают, кто это, но пока там фигурируют [глава минского ОМОНа Дмитрий] Балаба и [бывший глава МВД Беларуси Юрий] Караев.

Советник Светланы Тихановской Александр Добровольский подтвердил Би-би-си, что показания по уголовному делу, которое завели литовцы по факту пыток, давали много белорусов. "Кто подозреваемый - вопрос к следствию. Знаю, что потерпевшие указывали фамилии Балабы и Карпенкова", - сказал Добровольский. Би-би-си также направила запрос в генпрокуратуру Литвы.

Я бы очень хотел, чтобы справедливость восторжествовала, и я бы с удовольствием поговорил [с омоновцами, которые меня били]. Я бы хотел с ними поговорить на равных. То, что тогда произошло - абсолютная безответственность с их стороны.

В нормальном государстве ОМОН тренируют для того, чтобы нейтрализовать террористов, людей, которые представляют опасность для окружающих. Но если государство работает извращенно, это подразделение направляют против безоружных людей, чтобы силой убедить их, что Лукашенко победил. Но силой такие дела не решить. Пока не убьешь, правду не получится заглушить. А убить они нас всех не смогут.

У меня не было такого в жизни опыта, чтобы режим менялся. Когда у мозга нет такого опыта, ему сложно представить, что это случится. Но вера такая есть. Мы по-любому победим. За это время сформировался белорусский народ. Я раньше не понимал, что такое белорусский народ и где он живет. Этой машине репрессий остается только размахивать кулаками. Но они не решат эту проблему так. Им настанет конец.

Фото: Павел Старзец

Назад к оглавлению

Елена Баранова

Фото: Ксения Голубович

В ночь с 13 на 14 августа врач-кардиолог Елена Баранова поехала к изолятору на Окрестина, чтобы оказать помощь вышедшим оттуда участникам протестов. В то время она работала в республиканском медицинском центре “Мать и дитя” в Минске. Вскоре после этого на одном из сентябрьских маршей задержали ее сына. После чего Елена прокомментировала один из постов в Facebook, написав, что если ей придётся лечить силовиков, она будет делать это “ненавидя изо всех сил”. Врачу устроили травлю в соцсетях. Потом ее уволили из медцентра после 26 лет сотрудничества. Спустя полгода ей так и не удалось найти работу в Беларуси.

Ночь 14 августа, ИВС на Окрестина

В руках у меня бутерброд - хлебец с кусочком сыра. Я его [парня на фото] пыталась накормить. Это было среди ночи, когда после всех жестких задержаний начали массово выпускать ребят с Окрестина. Ночью приезжал замминистра МВД.

Они все были в оглушенном, обалдевшем состоянии. Говорить-то мало кто мог. Этот парень молчал. Его сложно было разговорить. Его били по голове, по ушам - у него была в ушах запекшаяся кровь. Были травмы и на теле - большие гематомы на ногах. Я осматривала голову, капала в глаза.

Меня туда не отправили, я сама поехала с подругой. Вечером был клич - нужны врачи на Окрестина, будут выходить ребята. Нужны значит нужны. У меня были дома пара бинтов, “Ибупрофен”, какая-то мазь, зеленка, йод. Трубку захватила - сердце, легкие послушать.

Мы попали в самую гущу. Как врачи мы ко многому готовы, но это был шок. Там еще обстановка такая тяжелая была, воздух накаленный - и страхом, и болью, и ужасом. Наверное, у меня на лице это было написано, потому что один из ребят, увидев мои глаза, просто меня обнял и сказал: “Вы только, пожалуйста, не плачьте”. Он такой высокий - в два раза выше меня. Просто меня в охапку схватил.

Мы с этим посттравматическим шоком так и живем. Все какие-то раненые сейчас.

У меня в халате в левом кармане были обезболивающие, а в правом сигареты лежали. Когда они стали выходить, просили закурить. Волонтеры принесли и сигареты, и обувь, и куртки, и одеяла. Надо было и чаем их напоить, и обогреть.

Февраль-апрель 2021 года, минский медицинский центр “Мать и дитя”

[В феврале в Facebook появился] пост о чувствах врачей, которые видели это насилие - что чувствуют врачи, когда к ним приходят люди, которые в этом насилии участвуют.

А вдруг к доктору придет на прием тот, кто его же задерживал? Или его родственника бил дубинкой? Или его ребенка задерживали? Я написала, что, конечно, к таким людям, которые участвуют в насилии, я не чувствую положительных эмоций. Я написала, что буду лечить таких людей, но с каким чувством?

Но это было чисто философское рассуждение. Такие люди ко мне не могут попасть на прием, я работаю с детьми. В соцсетях из меня сделали Доктора Зло - “ее нужно изолировать от пациентов”. А я всю жизнь работаю с детьми - 26 лет, никогда не было никаких вопросов, жалоб, я абсолютно неконфликтный человек.

В апреле меня уволили [за этот комментарий]. Мне было сказано, что врач - это человек без эмоций. Он не имеет права испытывать таких чувств. И никому неинтересно, что я чувствую, что с моим сыном было.

Моего сына задержали [в сентябре 2020 года]. Я его искала полдня и всю ночь. Никто не давал никакой информации. Только в 6 утра я его нашла. Когда его забрали, я хотела, чтоб меня забрали вместе с ним. Мне было страшно его потерять - это единственный ребенок. Я не могла представить, что он чувствует. Это было в сентябре, поэтому всего насмотрелись и наслушались. Очень боялась, что с ним могут что-то сделать, сломать его как-то. Я его нашла в жодинской тюрьме.

Август 2021 г., Минск

Мне было страшно, что я потеряюсь как доктор. Но пациенты, слава богу, про меня не забыли. Они ждут, когда я снова начну где-нибудь работать, и они снова придут на прием, советуются по разным вопросам.

Почему врачи открыто не вступились? Конечно, из-за страха. Это чувство страха с августа нагнетается. Все [работодатели] говорят, что шумиха вокруг меня должна улечься. Но она создается искусственно. Если бы меня взяли на работу, я бы спокойно работала, все бы затихло.

Мне сложно очень [было бы уехать]. Я хочу работать доктором здесь и детей лечить здесь. И Беларусь я люблю. Я эмоционально привязана к родным, к друзьям. Очень не хочется думать о том, что придется поменять профессию. Я всю жизнь мечтала стать детским доктором.

Фото: Елена Баранова

Назад к оглавлению

Мария Колесникова

Фото: Марина Серебрякова/Anadolu Agency/Getty Images

Мария Колесникова в августе 2020 года - единственная из “женского триумвирата”, кто остался в Минске. Пока ее соратники один за другим покидали Беларусь, она продолжала поддерживать мирные акции. На одном из сентябрьских маршей Колесникова пробовала попасть на переговоры с властью и общалась с силовиками. 7 сентября ее насильно попытались вывезти из страны, но она порвала свой паспорт - и тогда ее арестовали. Суд начался почти год спустя. Колесниковой грозит до 12 лет. Обвинения предъявляются по трем статьям: призыв к действием, угрожающим национальной безопасности, заговор с целью захвата власти, а также создание и руководство экстремистским формированием. Корреспонденты Би-би-си передали вопросы Марии Колесниковой в СИЗО, она ответила на них вскоре после начала процесса.

- Когда была сделана фотография, ваши соратницы уже покинули Беларусь, а вы продолжали участвовать в акциях протеста - что вы чувствовали? Вы понимали, что вас вскоре задержат или вам еще казалось, что вы сможете вот-вот все изменить?

- На всех акциях было огромное количество мирных и прекрасных людей, где царила атмосфера любви и радости. Всем вместе нам было хорошо и безопасно.

- Примерно через неделю вас задержали на границе. Ваш папа недавно говорил, что восхищается тем вашим поступком, когда вы порвали паспорт, чтобы остаться в Беларуси. Вы сами гордитесь своим решением или что-то сделали бы иначе?

- Не то слово.

Сейчас мне кажется смешным, что порвав свой паспорт одним движением руки, можно сорвать сложнейшую операцию всех спецслужб Беларуси. Но в те минуты я боялась, что меня могут убить.

- Вы говорили, что вообще не рассматривали вариант отъезда из Беларуси. Вас расстраивает, что не все представители оппозиции смогли найти в себе силы остаться?

- Нет, конечно. Ведь у каждого свой путь. И каждый делает тот выбор, который считает целесообразным в конкретных обстоятельствах. Ведь всем нам в Беларуси и за рубежом сложно. Но мы вместе несмотря на все трудности идем к общей цели.

- Как изменилось ваше состояние за год - физическое и эмоциональное?

- Мне очень не хватает движения, хоть я бегаю каждое утро, зато больше сплю. Конечно, я очень скучаю без семьи и близких, но все равно улыбаюсь и смеюсь каждый день!

- Что вы читаете?

Очень люблю читать и по возможности читаю здесь на 4 языках: белорусском, русском, немецком и английском современных авторов, работы по философии, этике. Спрашиваю рекомендации друзей и таким образом открываю для себя новых авторов. Знакомилась с политическими процессами и осталась под глубоким впечатлением от книг Ходорковского, о нем самом и о деле ЮКОСа.

- Что вас сейчас беспокоит в СИЗО?

- Здесь, как и в всех госорганах, не работают законы и даже собственные правила. Ощущение, что если вдруг сотрудники будут вести себя по-человечески и следовать закону, то их за это накажут.

- Какие моменты прошедшего года вы чаще всего вспоминаете?

- Каждый день прошлого лета происходило что-то важное и нужно было принимать решения молниеносно и так же действовать. И самое яркое впечатление - это сами люди, невероятные белорусы, которые меня восхищают! А работа с Виктором Дмитриевичем [Бабарико], всей командой штаба Бабарико, которые стали для меня близкими людьми - это не только яркие моменты, но и самое важное время в моей жизни. И это навсегда в моем сердце!

- Насколько сильно ваше разочарование от того, что протест бежал из страны, сел, как вы, или живет тише мыши?

- Разочарования нет. Ситуация очень сложная и каждый делает все, что возможно в этом положении. А здесь или за рубежом - не имеет значения. Главное - это общее движение к единой цели.

- Почему вы отказались встречаться с Лукашенко в СИЗО КГБ?

- Переговоры явно не были целью этой встречи. Мне стало это понятно по “приглашению”, которое началось со лжи и манипуляций по поводу моих близких и родных.

Как мы потом все и увидели, целью “встречи” было показать “нарезку” на ТВ, выданную для пропаганды. Я же и сейчас говорю о необходимости диалога внутри страны, так как считаю это единственным способом вывести страну из пике.

- Вам предлагали написать прошение о помиловании?

- Да, в разных вариантах - от покинуть Беларусь и перестать заниматься политикой - до фильмов “ala Протасевич” и “писем”.

Я невиновна, не совершала того, в чем меня обвиняют. Как я могу признаться в том, чего не совершала и просить “помилование”?

- Как вам кажется, когда вы окажетесь на свободе? И благодаря чему? Что переломит ситуацию?

- Думаю, что это никому неизвестно.

- Готовы ли вы на сделку с режимом в обмен на мягкий приговор или частичную свободу?

- Свобода - лучше, чем тюрьма. Но предательство своих убеждений и ценностей хуже, чем тюрьма. Это слишком высокая цена для подобной сделки. Решение можно принять и за полминуты, но в зеркало смотреться всю жизнь.

- У вас еще остается надежда на справедливый суд?

- Я верю в добро и то хорошее, что есть во всех людях. Все белорусы находятся в ситуации морального выбора ежедневно. Никто не знает, как решит суд. Но любое решение будет на их совести до конца жизни. Только от них самих зависит, каким оно будет.

Фото: Рамиль Насибулин/БЕЛТА/Getty Images

Назад к оглавлению

Яна Клюева

Фото: Валерий Шарифулин, ТАСС

В сентябре фотография с задержанием Яны Клюевой на марше стала мемом: белорусы писали, что хотят на ней жениться и говорили, что она - символ женской власти. “На докури, тебе еще срок мотать” или “Запомни, сынок, ты ходишь по тонкому льду” - такие подписи придумывали к фотографии в твиттере. Клюева тоже покинула Беларусь.

9 августа, Минск

Я, честно скажу, вообще не была вовлечена в оппозиционные мероприятия. Я работала - больше для поддержания штанов, и ездила по стране на мотоцикле. Совершенно спокойный, тихий маленький мирок. В Беларуси очень много красивых мест, много забытых мест, о которых мало людей знает. А потом время шло, и чем ближе становилась дата выборов, было понятно, что действительно что-то будет. Я тогда была на больничном, голосовала досрочно и голосовала я против всех. Я не интересовалась этой движухой. Потом просто уехала из города на выходные.

Девятого числа я возвращалась домой ближе к ночи.

Я подъезжаю к Минску - на въезде стоят молодчики с автоматами. Спокойненько стоят так с автоматами, как люди с пакетами, с сумками стоят.

Было ощущение, что так быть не должно. А потом я просто ехала по кольцу, и было видно, что над городом местами взрываются шумки (светошумовые гранаты - Би-би-си). Как гроза идет, как молния сверкает - вот так же сверкало над городом.

Следующий день - связи нет, интернета нет. И мы кое-как пытались какие-то новости почитать, посмотреть. Врубили телик - по “Евроньюс” одно и то же крутят: Беларусь, всегда-всегда с Беларуси начиналось. Связи не было несколько дней. За день вся Беларусь скачала себе “впнки” и научилась ими пользоваться.

Сидишь, смотришь новости, берешься за голову, не знаешь, что пить - то ли сто грамм, то ли “Корвалол”. Жить в таких условиях очень тяжело. Больше всего в то время поражала вопиющая несправедливость. Когда явно показывают черное, а говорят, что это белое. Ты говоришь, нет, это черное. Нет - белое! Такая вот ракушка, в которую стучишься, а все равно. Стучись, не стучись - абсолютно безразлично.

В первое воскресенье после выборов я тоже поехала на марш - возле вокзала на проспекте Независимости. Там студгородок БГУ (Белорусского государственного университета - Би-би-си) и администрация президента - дворец агрофюрера нашего (так протестующие в Беларуси называют президента страны Александра Лукашенко - Би-би-си). Конечно, количество людей, человеческая река - это что-то абсолютно непередаваемое, я даже не знаю, какими словами это описать.

20 августа, изолятор в Жодино

Чаще всего я выходила [на протестные акции]. Мне больше нравилось по воскресеньям. 20 сентября я надела флаг не сразу - где-то на подходе к стеле, когда я увидела, что людей с флагами уже гораздо больше. Черные воронки уже ходили. В народе [их называют] не черными воронками, а тихарями.

Мы шли, и просто уже какой-то нервяк начал брать, потому что кто-то [убегает] во дворы, потом выбегают из этих дворов: “Там тихари, там тихари! Туда не надо”. И это все создает нервную атмосферку. Я шла и курила. Причем я понимала, что, если колонна разделяется, это ошибка людей, потому что целую колонну нельзя разогнать.

Меня взяли где-то недалеко от первой больницы. Я краем глаза заметила, что тормозит машина - выбегают, хватают меня под руки и тянут в эту машину. Мне было настолько спокойно - ну, взяли и взяли, что уже сделаешь. Раньше или позже меня взяли, это был просто вопрос времени. К тому моменту начались уже шуточки, что “не сидел - не белорус”.

И когда они меня начали волочь, я говорю: “Не надо, я пойду сама”. Но им же сиренево, что ты говоришь.

В тот момент я просто затянулась и взяла сигарету так, чтобы не подпалить ему форму или не нанести какие-то тяжкие моральные и физические страдания. [Думала, что] сейчас еще ткну этого придурочного сигаретой, он потом повесит на меня какую-то уголовку за то, что я ему физический урон причиняю.

[Думала, что] сейчас еще ткну этого придурочного сигаретой, он потом повесит на меня какую-то уголовку за то, что я ему физический урон причиняю. Но нет, все СМИ решили, что она предлагает сигарету.

Страха не было вообще никакого, я прекрасно понимала, на что я шла, и прекрасно осознавала, какие могут быть последствия. Морально я была готова к любым последствиям.

[Когда привезли в РУВД], я выхожу из автозака - естественно, во флаге. Я все время была во флаге. Там какой-то милиционеришко коротенький давай срывать с меня флаг. Я говорю: “Куда? Это шарф”. Ну он все-таки куда-то его бросил. Нас заводят в подвал, и [ставят] лицом к стене, ноги на ширине плеч, руки вверх - вот так мы и стояли. Причем мне досталось козырное место - там висела история милиции. Я перечитала это вдоль и поперек. По этой истории все было понятно, кто там и что там, чего от них ожидать.

Потом составили протокол [по статье] 23.34 - участие в несанкционированном массовом мероприятии. Это в принципе было ожидаемо. И было еще одно [обвинение по статье] 23.4 - оказание сопротивления при задержании. Было написано, что типа я упиралась ногами в машину, когда меня пытались в нее посадить, что я хваталась за обмундирование, пуговицы оторвала. Я почитала это все и думаю: “Как интересно”. Я написала, что в протоколе указана заведомо ложная информация, поэтому я ничего не признаю.

По 23.4 я была оправдана за недостатком доказательств, а 23.34 на меня повесили. [Судья сказала:] “Судя по вашему внешнему виду, я не думаю, что вы там находились просто так, поэтому по 23.34, признаетесь виновной - штраф в размере пяти базовых”. На тот момент это было 135 белорусских рублей (примерно 53 доллара - Би-би-си). При учете, что зарплата - рублей 600, это не то, чтобы большая сумма, но это ощутимо.

[Когда я вышла], мне начали писать [в соцсетях]. И как-то это все так было неожиданно, потому что было очень много слов поддержки. Я на тот момент не осознавала, что это стресс. И хотя я как-то всю эту ситуацию прошла относительно спокойно, все равно потом она аукалась уже после переезда.

Я продолжала ходить [на марши]. Я была на самом громком марше - после того, как на “площади перемен” силовики забили до смерти Романа Бондаренко (“площадь перемен” - это один из дворов Минска, где собирались протестующие, его назвали так после того, как там появились протестные граффити с изображением диджеев - Би-би-си). Это была, конечно, жуткая ситуация, дикий резонанс по всей стране, невозможно было оставаться дома. Я чудом не попалась тогда на “площади перемен”. Это был последний марш, на котором я была в Беларуси.

После сентября какое-то время еще держались протесты, а потом все пошло на спад. И я просто понимала, что если пойдет такая тенденция, то мне просто нет смысла выходить и подставлять себя. Все эти слова про то, что мы уже победили, а Лукашенко там в страхе трясется - это на самом деле пустой звук. Момент уже упущен, нужно было радикализироваться раньше, когда еще имело это смысл, а сейчас люди боятся.

Декабрь, Варшава

Я уехала в декабре. Это было относительно спонтанное решение, потому что, все-таки посидев, поанализировав, я не хотела, чтобы меня посадили. Я боялась не за себя, я бы посидела. Мне не хотелось оставлять мать одну, и чтобы она мне передачки куда-нибудь возила.

Я получила рабочую визу, а потом я подалась на международную защиту, на беженство. Сейчас ожидаю решение по своему делу. В Польше оказывают поддержку. Тут есть и тот же Белорусский дом, который мне помог еще в декабре финансово, есть Центр белорусской солидарности, в который я обращалась за информацией по предоставлению тут защиты. Они быстренько сработали, все разжевали.

Первое время был посттравматический [синдром]: если [идет] полиция, то смотришь по углам - куда, если что, заныкаться. [Идти] в наушниках по улице - это вообще уже непозволительная роскошь, потому что мало ли чего-то не услышу, не увижу. Такой белорусский синдром в конце концов прошел.

Чувство вины, когда какие-то марши пропускаешь, - это на самом деле жуткое чувство.

Чем я хуже? У меня тоже две руки, две ноги, голова, то есть я не болею, я дееспособная и почему-то я сижу дома, а они вот там. И с этим чувством вины очень тяжело было жить. Я потом обращалась к психологам, это все как-то прорабатывалось.

Я скучаю [по Беларуси], но я понимаю, что я бы скучала по свободе, находясь дома, потому что меня бы однозначно закрыли. Теперь общаюсь со знакомыми [из Беларуси]:

- Ну, как дела? - Мы живем как-то.

Ну, вот оно такое белорусское: да, привыкли, ну, живем как-то. Есть такой анекдот. Повесили представителей трех разных стран на виселицу, один из них был белорус. И белорус остался жив. Когда его спросили - как, он говорит: “Ну как, неудобно было несколько дней, а потом привык”. В принципе, и мы также живем. Это какой-то наш белорусский менталитет. Ну, неудобно, ну а потом привык.

Фото: Каролина Йондерко

Назад к оглавлению

Ольга Кучеренко

Фото: AFP/Getty Images

Вечером 11 ноября на “площади перемен” (двор, который образуют три многоэтажки) несколько силовиков избили Романа Бондаренко - он вышел во двор, чтобы узнать, почему неизвестные мужчины срывают белые ленточки. На следующий день Роман умер в реанимации. В этом дворе люди создали мемориал и несколько раз собирались в память о Романе. Имена людей, избивших до смерти Бондаренко, так и не названы. Зато с ноября власти патрулируют “площадь перемен” и регулярно закрашивают там появляющиеся протестные граффити и срывают плакаты. Сестра Романа верит, что победа оппозиции уже близко.

12 ноября, “площадь перемен”, Минск

Рома участвовал в дворовой жизни, чтобы соседям было удобно и хорошо. Он в рамках ярмарок учил детей рисовать. Все заинтересованы в том, чтобы в государстве было все хорошо, но надо начинать в первую очередь с себя, со своего дома, со своего двора. Если ты сможешь показать пример, возможно, такая жизнь начнет расширяться на соседствующие дворы.

В девять с чем-то кто-то в [дворовой] чат закинул сообщение, что во двор пришли неизвестные люди и начали срезать ленточки и закрашивать мурал - трансформаторную будку с диджеями. Явно было, что эти ребята агрессивно настроены и не стоит выходить и нарываться. Но во дворе присутствовали девушки, мамы с детками. Как я поняла, Рома решил, что есть надобность в его присутствии там - для контроля, чтобы никто не пострадал.

И он написал - “я выхожу”. Просто для того, чтобы там знали, что он скоро будет.

Рома был за справедливость. Даже в каких-то мелких вещах. И он всегда был готов прийти на помощь. Он всегда решал вопросы ненасильственным путем. Он никогда не лез драться, хотя у него была военная подготовка. Но он всегда старался и тому, и тому угодить - аккуратно решить вопрос, но при этом защитить того, ради кого он пришел.

Он вышел во двор, какое-то время наблюдал, сидел на качелях, смотрел - [хотел] просто понять, для чего пришли эти люди. Они вели себя агрессивно, пытались нарываться, ссориться с жителями двора.

Рома в тот момент сказал своим: “Нечего здесь ловить, давайте уходить”. И один из этих людей переключился на него: “А ты че, борзой?”. Он попытался его задержать. Рома не препирался с ним, но это был вопрос нескольких минут. Подключилось еще один-два человека. И его смогли задержать. Трое человек сразу понесли его в бус (бусы, бусики - микроавтобусы силовиков - Би-би-си), который поджидал его в сторонке двора. Никто из них не представлялся как правоохранительные органы, никто не говорил, почему задерживают.

Я видела по видео, что один человек подкинул его и ударил головой об асфальт. После этого Рома уже перестал рыпаться.

Когда я прочитала сообщение, что Рому избили, естественно, был шок. Но не было такого [вопроса] - кто это сделал, как это могло произойти в такой прекрасной стране. У нас такое происходит постоянно.

Он поступил [в больницу] в коме. И из комы он уже не выходил. Ему всю ночь делали операцию. Потом приезжал главный нейрохирург страны и сказал, что шансы очень маленькие - один из тысячи. Они не давали ложных надежд, сказали, что все плохо. Мама была у него три раза. Хотела еще приехать четвертый раз, но уже все - он умер.

Февраль 2021 года, Минск

25 февраля наконец-то возбудили уголовное дело, чего мы долгое время добивались. И уже в рамках уголовного дела проводился допрос, мамы Ромы взяли подписку о неразглашении. Но ничего нового в этом допросе не было: никаких надежд [у нее не появилось] - так, чтобы она что-то новое узнала. И после этого она с ними уже не имела никаких контактов.

Я больше чем уверена, что генеральной прокуратуре и всем, кому надо, уже известны участники преступления. Но почему-то генеральная прокуратура никак не афиширует эту информацию, не показывает, что вообще какие-то шаги делаются, чтобы расследовать это дело.

Нам известно, что в рамках расследования они собирали характеристики на Рому из всех возможных источников, которые хоть как-то касались Ромы - соседи, родственники, коллеги, друзья, ребята с “площади перемен”.

Зачем на Рому, который пострадал в этой ситуации самым ужасным образом, собирать характеристики? Причем характеристики собираются так, чтобы найти какие-то негативные черты характера - агрессия, может, буйный он какой-то был. Спрашивают, видели ли когда-нибудь его пьяным. У мамы Ромы спрашивают, какой его любимый алкогольный напиток. Блин, ну зачем это вообще?

Смерть Ромы показала, что это касается каждого, с одной стороны. С другой стороны, какое-то разочарование у людей произошло. Это был такой кульминационный момент, в котором собралось много характеристик происходящего в стране. Это сильным шоком бомбануло по всем.

У меня были яркие чувства, когда я увидела, как разгоняют марш в память о Роме - какие привлекли к этому силу, как это все бредово. Когда разбирали мурал - для меня казалось, что это предел всего, что могут сотворить силовые структуры нашей страны.

Август 2021 года, “площадь перемен”, Минск

Сейчас все вернулось в состояние обычного двора, но время от времени туда приезжает бусик с тихарями. Я своими глазами видела. Какое-то время его патрулировали круглосуточно, потом этот патруль сняли. Сейчас туда приезжают по определенным датам, проверяют, чтобы никто не учинил никаких акций. 12-го числа в день смерти каждый месяц там дежурит бусик. 11-го числа была новость, что девушка шла с белым цветком, и ее задержали.

Протест не стих, потому что если мы видим, что что-то происходит со стороны властей, значит народ что-то делает, просто это не очень громко и не очень слышно. Где-то выходят дворовые марши, кто-то рисует надписи, вешают наклейки, распространяют листовки. Несогласные есть, но власти пытаются задавить несогласных до последнего человека. Со всех сторон происходит давление на общество.

Сейчас практически каждый белорус задумывается о том, чтобы уехать. Это такое перманентное состояние. Вроде бы надо, но не хочешь. Утром просыпаешься и думаешь: эту ночь пережил, за тобой никто не пришел - прекрасно, проживем еще один день.

При этом ты ничего не сделал, за что тебя могут забрать. Но когда видишь, что людей забирают за какую-то чушь, ты понимаешь, что можешь быть таким же человеком. И забирают за какую-то чушь, и убивают за какую-то чушь.

Cейчас у меня надежд гораздо больше, чем в прошлом году, потому что уже пройден большой путь, и ты видишь, насколько слаба власть, видишь, сколько людей против.

Мы видели марши - это незабываемые ощущения. Если эти люди сейчас не выходят, это не значит, что они стали “за” эту власть.

Понятно, что прошел год и терпение у всех на грани и хочется побыстрее, потому что мы целый год ждем этого. Но победа ближе, чем прошлым летом. Понятно, что эта власть не будет долго держаться. Не знаю, каким образом она скажет “до свидания”, но понятно, что никто мириться с этим не будет.

В январе 2021 года бывшие белорусские силовики из инициативы BYPOL, которую поддерживает оппозиция, [назвали] (https://telegra.ph/Bondarenko-01-21#Действующие-лица) причастных к избиению Романа Бондаренко на “площади перемен”. Среди них, по данным BYPOL, профессиональные спортсмены, сотрудники СОБР и МВД - Би-би-си.

Фото: Ольга Кучеренко

Назад к оглавлению

Герои главных фотографий белорусского протеста – о жизни до и после

Владислав Соколовский

Мария Зайцева

Евгений Заичкин

Татьяна Рудь и Екатерина Климко

Алексей Курачев

Елена Баранова

Мария Колесникова

Яна Клюева

Ольга Кучеренко

Над проектом работали:

Читайте также